Невидимый партнер - Страница 34

Однажды, в разговоре с одним из них, Лайминг спросил напрямую:

– Почему вы всегда говорите со мной украдкой и шепотом? Ведь охранникам, похоже, по барабану, когда вы общаетесь между собой.

– Потому, что с тобой еще не проводили перекрестного допроса. А он непременно состоится. Если они заметят, что мы слишком много с тобой разговариваем, то постараются вытянуть из тебя все, что мы сказали, и будут особенно интересоваться, не хочет ли кто из нас устроить побег.

Лайминг услышал милое сердцу слово и сразу же ухватился за него:

– Естественно! Побег – то единственное, ради чего стоит жить в тюрьме. Кстати, если кто-то хочет рискнуть, я, быть может, смогу помочь. Я опытный пилот, а это что-то да значит!

Однако собеседник охладил его пыл:

– Ничего не выйдет.

– Но почему? – искренне удивился Лайминг.

– Мы в этой каталажке уже давно и усвоили многое из того, чему тебе еще только предстоит научиться.

– Например?

– Слишком дорогую цену мы заплатили за то, чтобы узнать простую истину: попытка побега проваливается, когда о ней знают слишком многие. Среди большого количества людей может затесаться подсадная утка или найдется самовлюбленный болван, который все испортит, начав в неподходящий момент.

– Но я-то не подсадная утка и не болван! Неужели я похож на кретина, добровольно отрезающего себе путь к свободе?

– Все верно, – согласился ригелианин. – Только неволя диктует свои, особые условия. Вот одно твердое правило, которое мы здесь соблюдаем: план побега – исключительная собственность тех, кто его задумал, и только они могут осуществить попытку, используя свой метод. Больше никому об этом не сообщают. И никто ничего не знает, пока не начнется заваруха. Секретность – это тот защитный экран, который потенциальные беглецы должны поддерживать изо всех сил.

И они ни за что не позволят ни единой душе заглянуть в него, даже землянину, даже опытному пилоту.

– Выходит, здесь каждый сам по себе?

– Именно так. Как бы ни сложилось, в любом случае ты сам по себе. Все мы живем вместе и спим в общих бараках, по пятьдесят человек в каждом. А ты сидишь один в своей камере. Ты ничем не сможешь нам помочь.

– Как хотите, тогда мне тоже нет до вас дела, а уж о себе я сумею позаботиться! – в сердцах бросил Лайминг.

И на этот раз ушел первым.

Его заключение длилось уже тринадцать недель, и все это время его упорно продолжали учить местному языку. Лайминг уже привык к распорядку дня и монотонной зубрежке, когда учитель преподнес ему неожиданный сюрприз, можно сказать, сразил наповал. Заканчивая очередной урок, отличавшийся от других разве что особо разыгравшейся тупостью Лайминга, учитель нахмурился и слегка подался вперед.

– Наверное, вам нравится прикидываться идиотом. Но за кого вы меня принимаете, за настоящего дурака? Ошибаетесь! Не вам пытаться меня обмануть! Я давно понял, что вы усвоили намного больше, чем показываете. Поэтому через семь дней я доложу коменданту, что вы готовы к экзамену.

– Пожалуйста, повторите помедленней, – попросил Лайминг с растерянностью на лице.

– Через семь дней вас будет допрашивать комендант.

– Но майор Клавиз меня уже допрашивал.

– То был устный допрос. А теперь Клавиз мертв, и у нас не осталось никаких записей ваших показаний.

Дверь камеры захлопнулась за учителем. Дежурный надзиратель принес кашу и шматок какой-то жесткой дряни. Похоже, местный провиантский отдел прямо-таки одержим идеей доказать, что крысиные ляжки – вполне съедобная пища.

Затем наступило время прогулки.

Во дворе он нашел того ригелианина, который заговорил с ним самым первым. За эти несколько недель они довольно часто разговаривали, во всяком случае, Лайминг считал его наиболее близким знакомым из всей толпы ригелиан.

– Я узнал, что через неделю меня пропустят через мясорубку, – сообщил он, усаживаясь около стены.

– Не бойся, – успокоил его ригелианин. – Если бы хотели, то давно убили бы. Им ведь тебя прикончить – раз плюнуть. Но их кое-что удерживает.

– И что же это такое? – поинтересовался Лайминг.

– У союзников пленных тоже хватает.

– Так-то так, но ведь чего не знаешь, о том не жалеешь, – разочаровано заметил землянин.

– Занги не такие идиоты, как кажутся на первый взгляд и прекрасно понимают, какая перспектива их ожидает, если победителям предложат сгнившие трупы в обмен на живехоньких пленников.

– Пожалуй, тут ты прав, – согласился Лайминг. – Было бы неплохо заиметь девять футов веревки и для напоминания услужливо помахивать ею перед носом у коменданта.

– Хорошо бы заиметь большую бутылку витков и пышную самочку, чтобы она гладила меня по голове, – мечтательно вздохнул ригелианин.

– Ну ты даешь! Если после двух лет полуголодного существования тебя еще не оставили такие мысли, хотел бы я посмотреть на тебя в лучшей форме.

– Мечты это все, просто мечты, – отмахнулся ригелианин. – Люблю помечтать о несбыточном…

Опять свисток погнал всех со двора.

Часы напряженных дневных занятий благополучно миновали, а на ужин снова подсунули миску с эрзац-кашей. Потом опять наступила темнота, и только горстка звездочек, заглядывающих в зарешеченное оконце под самым потолком напоминала о большом мире. Лаймингу показалось, что в камере время остановилось, словно и его обнесли высокой стеной.

Тело в неподвижности лежало на скамье, а в голове бесконечной вереницей текли мысли.

Не может быть такого места, из которого нельзя выбраться. Немного силы и смекалки, времени и терпения – и обязательно найдется выход. Те бедолаги, которых застрелили при попытке к бегству, выбрали не то время и не то место, либо то время, да не то место, либо то место, но не то время.